- English
- Русский
Печатается по первой публикации: журнал «Музыка и революция», 1927, № 3, стр. 11—15. К. А. Кузнецов ТРИ ЭТЮДА О БЕТХОВЕНЕ. Каждый из трех этюдов озаглавлен: I. «Жизненный путь Бетховена — в основных линиях; II. «Бетховен и Сен-Симон»; III. «Поздний Бетховен — по его разговорным тетрадям».
Среди лавины литературы о Бетховене, быть может, где-нибудь и встречается попытка сблизить названных двух великих современников — они ведь современники: Бетховен жил от 1770—1827, а Сен-Симон 1760—1825. Но показательно все же, что в списке бет-ховенской литературы за 1914—1923 годы в «Neues Beethoven— Jahrbuch», 1924, 202—227, мы не находим указаний, что наша тема в последнее десятилетие затрагивалась. Отсутствуют указания и в списке работ о Бетховене, помещенном во втором выпуске названного ежегодника.
Для законности сближений вовсе нет необходимости, чтобы исследователь опирался на личные встречи сближаемых, их переписку и иные факты перекрещивания жизненных путей, взаимных отражений в творчестве. Сен-Симон и его писания, по-видимому, не были известны Бетховену: имя французского мыслителя не встречается ни в письмах Бетховена, заглавие его сочинений не попадается ни в перечне книг, входивших в состав библиотеки Бетховена, ни в отметках, которые Бетховен усердно делал по поводу вновь выходивших книг. Наконец, молчание пятитомной биографии Бетховена — работы американца Thayer'a — тоже по-своему показательно. Но если и наиболее вероятно предположение, что Бетховен не знал ни имени, ни писаний Сен-Симона, то он знал нечто большее: он активно переживал те самые жгучие проблемы, которые в иных, параллельных формах волновали и его французского современника.
Выйдя из общественно различных групп, и Бетховен и Сен-Симон прошли суровую школу. Оба испытали острую нужду — Сен-Симон, этот разорившийся потомок Карла Великого, даже в более резкой степени: «Вот уже две недели, как я питаюсь хлебом и водой; работаю без печки, распродал все до нитки, чтобы достать денег на переписку моих работ. Страсть к науке и общественному благу, желание найти средство покончить мирным образом с ужасным кризисом, переживаемым европейским обществом, вот что привело меня к подобной нищете» (1812). До такой крайности Бетховен никогда не доходил.
Оба они вместе с тем — типичные дети века Просвещения, восемнадцатого века. И когда в 1802 году Сен-Симон выступил со своими «Письмами женевского обывателя», то под этой апологией приближающегося «царства света», где человечеством будут руководить «гениальные натуры», творцы научного и художественного прогресса, легко мог бы подписаться Бетховен. Он уже задумывает в 1802 году свою «Героическую симфонию», в которой дает выход своему «прометеизму», творческому служению на пользу человечества. А в Буонапарте уже начинает открывать не того «героя», которому готов был посвятить свою симфонию1. Оба они — Бетховен и Сен-Симон — соучастники в том грандиозном, мировом «кризисе», какой провел огненную борозду между восемнадцатым и девятнадцатым веками. Они пережили эпоху наполеоновских войн. Они присутствовали при том, как в борениях и трудностях рождалась новая эпоха, новое восприятие вещей.
Нас встречает на одной стороне Сен-Симон — автор ряда своих поздних трактатов, как-то: «Индустрия» (1817); «Организатор» (1819); «Об индустриальной системе» (1821); «Катехизис трудящихся» (1823—1824); оставшееся неоконченным «Новое христианство». Нас встречает Бетховен, создатель своих поздних творений— в особенности «Торжественной мессы» (1817—1822/23), Девятой симфонии (1817—1824). Характерно это хронологическое совпадение основных, поздних трактатов Сен-Симона и грандиозных музыкальных монументов позднего Бетховена. Могло ли быть, чтобы и в их содержании отсутствовали черты глубокого сходства ¦— сходства, конечно, не технических деталей, а тех фундаментальных основ, на которых каждый строил свою систему?
У Бетховена, в его письме к Брейткопфу и Гертелю 1809 года2, находим фразу, которая нам уясняет многое в душевном переломе, подготовляющем «позднего» Бетховена: «ничего прочного не жду я в этом веке, только в слепом случае можно быть уверенным». Случай, анархическое начало нарушают гармонические планы отдельной личности. И на месте порядка и стройности в общественных отношениях царят неожиданные и капризные комбинации. Личная судьба Бетховена подчинена этой игре слепого случая, да и в развертывавшейся перед ним исторической драме не находил он «ничего прочного». Но ведь такое настроение есть базис системы Сен-Симона в ее критической части. Ее исходная позиция — поход против всеобщей «дезорганизации», анархической борьбы разрозненных сил3...
...Для нас важно подчеркнуть, что в системе Сен-Симона основное значение приобретает идея «общественной солидарности». Было бы несправедливо сказать, что эта идея совершенно устраняет идею «свободы»: если бы это было так, то систему Сен-Симона трудно было бы отличить от мыслей его современников — вроде Жозефа де-Местра4. Такого отказа нет ни у него, ни у Бетховена. Но характерны все же слова Сен-Симона в «Индустрии»: «любовь к свободе сделалась скорее потребностью, чем страстью». А в «Организаторе» он говорит уже о «социальной свободе», а не о личной индивидуальной, столь дорогой XVIII веку свободе. И Бетховена и Сен-Симона в эти поздние годы их жизни и творчества человеческая личность интересует не в ее изолированных, хотя бы и героических усилиях, а как общественное звено.
Результат поисков нового жизнепонимания у Бетховена — его «Торжественная месса» и Девятая симфония. Конечно, не только этот результат, но в этих вещах наиболее осязательный результат. Обратимся, прежде всего к «Торжественной мессе». Есть исследователи, которые подходят к этому творению не как к грандиозной «исповеди» позднего Бетховена, а как к музыкальному сопровождению литургийного акта5. Гораздо ближе к истине Р. Штернфельд6, который в своей статье о «Конце «Торжественной мессы»7 очень тонко и метко связывает это капитальное творение с Девятой симфонией. Лишь здесь Бетховен нашел выход, думает автор, из клубка переживаний, которые его опутывали в период работы над «Мессой».
Здесь не место входить в интересную проблему, прав ли автор, когда думает, что подлинный конец «Мессы» есть конец «Credo», где Бетховен с редкой даже для него силой дает выход своим космическим чувствам: вечности мировой жизни. Как бы то ни было, «Месса» кончается не здесь, а на «Dona nobis pacem» — на «просьбе о внутреннем и внешнем мире», как гласит собственная заметка Бетховена. Путь отсюда — к Девятой симфонии, к ее заключительной части, где мы имеем как бы «сен-симонизм» в звуках, славу в честь единения «миллионов»; весь мир объемлется в радостном объятии!8
Русские люди шестидесятых годов (Стасов) были твердо уверены, что и Шиллер и Бетховен «разумели в своем создании — песню к свободе, а не песню к радости». Здесь не место обсуждать настроения, из которых родился текст Шиллера9. Но достаточно приглядеться именно к тем нескольким, далеко не всем, куплетам из «песни к радости», которые музыкально обработал Бетховен, чтобы увидеть, какой своей стороной привлекло его стихотворение Шиллера: радость чувства единения, солидарности — вот что здесь с упорной настойчивостью музыкально воплощено10...
СЕН-СИМОН:
«Действуя коллективно для вол-награждения гениальных людей, человечество отвлечет их от занятий ч а-с т н ы м и интересами отдельных групп, которые своим вознаграждением парализуют часть их сил». «Что же касается гениального человека, соглашающегося принимать от правителя или от какого-нибудь иного лица особые благодеяния, то его положение еще более прискорбно вследствие унижения, которое он при этом испытывает».
(С е н-С и м о н. Избранные сочинения, т. I. М.— Л., 1948, стр. 107, 113).
БЕТХОВЕН:
«Я желал бы установления совершенно иного порядка. Надо бы иметь на весь мир только один магазин искусства, куда художнику было бы достаточным отдать свои творения, чтобы получить оттуда все, что ему нужно. Ведь при нынешнем положении приходится быть наполовину торгашом, а как—о, боже милостивый— приноровиться к этому».
(Е. К a s t п е г. Beetho-vens samtliche Briefe, S. 37).
Данное сопоставление показывает, что уже в самом начале 1800-х годов Бетховену не были чужды идеи утопического социализма.