- English
- Русский
Четыре месяца технической работы у ассистентки Лешетицкого Марии Прентнер
Я не помню в своей жизни более тяжелого и мрачного периода, связанного с музыкальной работой, чем эти четыре месяца, в течение которых я перерабатывал свою фортепианную технику под руководством ассистентки Лешетицкого.
За эти четыре месяца я кроме целой серии сухих технических упражнений, трех этюдов Черни и одной пьесы — Арии из первой фа-диез-минорной сонаты Шумана — ничего не играл. Мне было на первом же уроке запрещено играть, что бы то ни было, кроме заданных упражнений, так как это мешало бы усвоению новых технических приемов.
В самом начале этой книги, в прологе, я изложил причины, побудившие меня избрать своей специальностью музыкальное искусство.
Лишенный в течение долгого срока четырех месяцев занятий с Марией Прентнер привычного для меня «питания» собственной активной музыкой, я, чем дальше, тем больше впадал в мрачное настроение.
Я стал избегать общества, даже близких друзей и в конце-концов дошел до полной уверенности, что скоро умру.
Однажды, думая рассеять это настроение и одолевавшие меня тяжелые предчувствия, я решил ходить по комнате и читать имеющуюся у меня драму Ибсена «Брандт», так как сидя я читать не был в состоянии.
К ужасу своему я при этом чтении наткнулся на одно место, где говорится о том, что у норвежского народа существует поверье: кто мысленно увидит самого себя, должен скоро умереть.
Бывают же в жизни такие странные совпадения! Как-раз, накануне вечером, одержимый такими же мрачными мыслями, я в полной темноте прилег на своей кровати и вдруг увидел прямо против себя собственное лицо, упорно глядевшее на меня. Это совпадение не только усилило мое ожидание смерти, но и вызвало уверенность, что умру я этой же ночью.
Под влиянием этого я сел за стол и написал отцу длинное предсмертное письмо, в котором изложил свои пожелания и просил его эти пожелания исполнить. Запечатав письмо в конверт и надписав на конверте точный адрес отца, я положил письмо под подушку и лег спать.
Проснувшись на другое утро и отлично проспавши ночь, я достал из-под подушки письмо и разорвал его.
*
Я не знаю, как работала с учениками другая ассистентка Лешетицкого— Мальвина Брё, но думаю, что Мария Прентнер сильно утрировала технические приемы Лешетицкого. На уроках она вставляла мне какие-то катушки между пальцами, вызывала большое напряжение в мускулах пальцев и всей руки, и в результате я с трудом справлялся с самыми простыми техническими оборотами.
Долго выдерживала она меня на простых гаммах и арпеджио, пока мы, наконец, перешли к работе над тремя этюдами Черни.
В этюдах Черни она требовала большого разнообразия в оттенках силы и на моих нотах педантично расставляла знаки forte, piano, crescendo, diminuendo, причем требовалось в точности исполнять эти оттенки от вполне определенной ноты до определенной же ноты, которой оттенок заканчивался.
Когда мы перешли работать над Арией из сонаты Шумана, она вперед с той же педантической точностью определяла, какие ноты мелодии нужно было играть сильнее, какие слабее, и насколько именно.
К концу четвертого месяца Мария Прентнер объявила мне, что я уже готов и могу итти к профессору на первый урок.
На мое несчастье я заболел тяжелой желтухой. Врач, которого мне порекомендовал Лешетицкий, однако, не мог справиться с моей болезнью и, отказавшись дальше лечить меня, посоветовал уехать к себе домой.
Таким образом, первый сезон моих занятий по усовершенствованию фортепианной игры ограничился этими четырьмя месяцами технической работы у. ассистентки Леше-тицкого.
*
В течение всего времени этих занятий я строго придерживался запрета играть что-нибудь кроме того, над чем работал с Прентнер.
Прошло много времени, пока я постепенно, под влиянием занятий с самим Лешетицким, отделался от напряжения мускулов, приобретенного в период технической переработки.
Однако я должен все же сказать, что за этот тяжелый для меня период я ознакомился со многими раньше мне незнакомыми техническими приемами, благодаря которым игра моя обогатилась звучностью и красками.